Положив продукты в холодильник, Арсений позвонил Миколе. Тот поднял трубку и пьяным голосом спросил:
– Кто это?
– Я это, – не скрывая зла, ответил Арсений.
Ему было слышно, что у Миколы шумят и хохочут гости. Как можно было веселиться в такой день?
– Слушай, Арсен, я сегодня гуляю, – сказал Микола. – Давай созвонимся завтра с утра.
– Давай, – согласился Арсений и положил трубку.
Потом он отогнал машину в гараж, вернулся домой и напился в одиночку. Напился так, что не помнил, как добрался до постели. Напился потому, что для него уже было очевидно: добром не кончится.
Я кричу – не слышу крика,Не вяжу от страха лыка,Вижу плохо я,На ветру меня качает…«Кто здесь?» Слышу – отвечает:«Я, Нелёгкая!»
Как ни странно, но водка помогла. Помогла вопреки всем разумным рассуждениям всяких дипломированных врачей и психологов: утром он проснулся абсолютно спокойным, с вполне чётким планом действий.
В первую очередь Арсений ещё раз осмотрел все вещи: не хватало нескольких костюмов Ани, многих вещей Оли. И – самое главное – не было на месте двух чемоданов: большого и маленького. В ванной, в висевшем на стене зеркальном шкафчике, не было их зубных щёток. Значит, они собирались не спеша, и собирались надолго. Документов и шести тысяч долларов – всех семейных сбережений – тоже нигде не было.
Арсений порылся в коробке со старыми бумагами, которая лежала в антресолях шифоньера, и нашёл квитанции и бланки оплаты паспортов: Аня и Оля собирались ехать следующим летом на оздоровление в Италию. Он переписал номера и серии документов в свой блокнот и поставил коробку на место. Потом выбрал из альбомов подходящие фотографии жены и дочери и положил их в свой паспорт.
За завтраком допил стопку водки, оставшуюся с вечера: просто так, для «поддержки тонуса». Побрился, почистил зубы мятной пастой, надел костюм и пешком пошёл в милицию.
Это было, по мнению Арсения, единственно правильное решение.
2.9
Эх, человек, человек! Как мало тебе надо! Нет, не пища и не воздух тебе жизненно необходимы. Нет, не свобода, за которую ты бьешься насмерть с незапамятных времён. И не любовь, которую ты воспеваешь и превозносишь до самых небес. Всё, что тебе надо в этой жизни, вмещается в одном-единственном коротком слове – иллюзия. Иллюзия, которая ведёт тебя по замкнутому кругу, не отпуская и не подпуская. Иллюзия, как клочок ароматного сена, привязанного перед давно ослепшей лошадью, изо дня в день вращающей ворот подъёмника примитивной шахтёрской клети.
В вестибюле горотдела Арсений подошёл к окошку дежурного и сказал:
– У меня пропали жена и дочь.
В застеклённой, отгороженной части вестибюля находились два офицера: один сидел за пультом, а второй – майор – перебирал бумаги у окна приёма посетителей. На руке у майора была повязка с надписью: «Дежурный».
– Как пропали? Поподробнее, пожалуйста, – уточнил майор.
– Я две недели был в отъезде, а когда вернулся, дома их не было.
– Ну и что?
– Газеты за две недели лежали в почтовом ящике: их никто не вынимал.
– Ну и что? – повторил дежурный.
– Нет их документов, нет денег, и соседи их не видели.
– Ну и что? – дежурный заладил, как попугай.
– Их нет. Я дома уже два дня, а их нет. Их надо искать.
Арсений понемногу терял терпение.
– В квартире сохранились следы преступления? – спросил дежурный.
– Какие следы? – не понял Арсений.
– Кровь, беспорядок, поломанные вещи, следы борьбы, пропажа ценностей.
– Нет, – опешил Арсений. – Всё в порядке.
Дежурный наклонился к окошечку и застыл на мгновенье, а потом спросил:
– Давно в запое?
Видимо, уловил запах перегара, как Арсений ни старался чистить зубы.
– Я только вчера вечером немного выпил, – сказал он.
– Если бы немного, то и слышно не было бы, – разумно возразил дежурный и добавил: – Идите домой и не морочьте тут голову: у нас есть и более важные дела, чем ваши семейные проблемы решать.
И заметив, что Арсений не торопится отойти от окошка, сказал с решительной интонацией:
– Сейчас доставим, куда следует, и неприятности я вам гарантирую, – и, обращаясь к сослуживцу у пульта, сказал: – Обнаглели до предела: в милицию пьяными приходят. Права тут качают.
– Кто это там такой неугомонный? – сослуживец дежурного выглянул из-за пульта и добавил хриплым голосом, подражая Высоцкому-Жеглову: – Ты ещё не угомонился?
– Не надо мне тыкать, – ответил Арсений, не скрывая злые интонации в голосе. – Я не за милостыней пришёл. Вам государство деньги платит. Из моего кармана, между прочим.
– Ух ты какой! – проговорил тот, который сидел за пультом, нажимая какие-то кнопки на клавиатуре.
Арсений уже собирался отойти от окошечка, как вдруг два омоновца, стоявшие у входных дверей, подошли незаметно сзади и уверенно схватили его за руки. Сгоряча он ещё попытался высвободиться, но омоновцы отработанным движением заломили ему руки за спину, и резкая боль не давала Арсению возможности хоть немного пошевелиться.
– За что? – спросил Арсений, пытаясь повернуться лицом к омоновцам.
Но те безразлично молчали. Минут через пять в поле зрения Арсения появился невысокий капитан в очках и спросил у дежурного в окошке:
– Куда его?
– В наркологию, – услышал Арсений голос дежурного. – А если не примут – вези обратно. Мы его, кормильца, обязательно примем.
Всё произошло так быстро, так неожиданно и так нелепо, что Арсений растерялся. Он стоял, глядя по сторонам сумасшедшими глазами, потеряв всякую способность рационально оценивать ситуацию. Иллюзия рассыпалась на мелкие осколки, и жизнь потеряла всякий осознанный смысл.
Омоновцы вывели Арсения на улицу, как глупого бычка на верёвочке, и запихнули в кузов легкового УАЗика, приспособленного для перевозки нарушителей.
Очкастый капитан сел в кабину к водителю и сказал:
– В наркологию.
УАЗик тронулся с места и поехал по улице, а Арсений всё никак не мог сообразить, что, в конце концов, происходит.
Перед входом в наркологический стационар УАЗик остановился, и водитель, вооружившись резиновой палкой, вывел Арсения из машины. Капитан нажал кнопку вызова, и через минуту обитая железом и окрашенная в серый цвет дверь открылась. Арсения ввели в приёмный покой, усадили на покрытую клеёнкой кушетку и оставили на попечение водителя, который всем своим видом показывал, что любые шутки с ним закончатся плохо. Арсений даже и не думал сопротивляться. Он вообще не понимал, чего от него хотят. Он не собирался отрицать того, что выпивал: всё равно анализ будет положительным. Для этого не было необходимости везти его к врачам: достаточно было дать «дыхнуть в трубочку». Но он ведь ничего такого не сделал, чтобы возить его, как преступника.
Арсений с нетерпением ждал, когда всё это «недоразумение» закончится, и можно будет вернуться домой. А назавтра сделать всё по-другому, по-умному.
Минут через пятнадцать за Арсением пришёл капитан и отвёл его в кабинет к врачу – пожилому, какому-то отстранённому, не от мира сего, мужчине. Врач, постоянно поправляя спадающие с носа очки, заполнил медицинскую карточку, узнав у Арсения необходимые данные, и спросил:
– Сколько дней вы уже пьёте без перерыва?
– Три дня, – честно ответил Арсений.
– А раньше запои были?
– Не было никаких запоев.
– Какие у вас отношения в семье? Ваши родные, что, ушли из дома?
– Какое вам до этого дело? – с оттенком грубости, вопросом на вопрос ответил Арсений.
Врач что-то долго писал в карточке, а Арсений ждал, когда у него возьмут кровь на анализ.
– С какого возраста вы пьёте? – спросил врач.
– С совершеннолетнего, – ответил Арсений.
Врач только кивнул головой и снова стал писать в карточке. А потом спросил у капитана:
– Кто направляет?
– Пишите: участковый, – сказал капитан. – А завтра он всё оформит. Мы свободны?
– Да, – сказал врач.
Капитан и водитель ушли.
– А мне что делать? – спросил Арсений.
– Сейчас, – сказал врач и, приоткрыв дверь, кого-то позвал.
В кабинет вошла пожилая женщина из медперсонала, равнодушно взглянула на Арсения и спросила у врача:
– Наш клиент?
– Да, – сказал врач. – Дайте ему переодеться и покажите койку.
– Какую койку? – не понял Арсений.
Осколки иллюзии стали сами по себе складываться в нечто новое, но это новое было совсем не похоже на старое. Старое в этом новом было искажено до неузнаваемости и выглядело, как уродливое отражение в кривом зеркале. Уродливому отражению, чтобы стать реальностью, много не надо: достаточно, чтобы на него смотрели, не отрываясь. Достаточно укрыть от взоров прекрасный оригинал, упрятать его подальше с глаз, чтобы никто не смог сравнить, чтобы никто не смог усомниться. Усомниться в том, что кривое подобие – это и есть единственно возможная правда на земле.
